Когда моё тело покидают судороги, замираю под ним, чувствуя, как между ног становится влажно и эта влага стекает по внутренней стороне бёдер на простынь.

Уже позже я пойму, что он кончил в меня…

Лежу на его мощной груди, свернувшись клубочком и слушаю мерные удары сердца. — Почему мы в гостинице?

Он затаивает дыхание и пару мгновений молчит, словно обдумывает, что ответить.

— Мы на пути в Чекалин.

Словно в прорубь ледяную окунул. Что, простите?! Чекалин?!

— Не поняла…

Его рука ложится мне на грудь и я чувствую жар, исходящий от его ладони — видимо, я в его майке, потому что вещи (надо заметить, совсем другие, новые), лежат стопочкой на кресле. Даже о белье позаботился.

— Я с твоей Львовной поговорил. Решили тебя отправить домой. Пока всё утрясется… Врач тебя осмотрел… Небольшое сотрясение и несколько синяков…

Пройдут скоро.

Я вскочила и села, оттолкнув его руки.

— Ты это серьёзно?

Матвей вздохнул и, резко откинув одеяло, поднялся с кровати. Не могла не заценить его бугрящиеся мышцы и перекатывающиеся бицепсы. Всё-таки этот подонок очень привлекательный мужик.

Так…Не о том.

— А с чего вдруг ты принял такое решение? — наблюдала, как он надевает штаны и пыталась разобраться в себе.

Если бы ещё несколько дней назад он сказал, что везёт меня домой, я бы, наверное, сошла с ума от радости. Но сейчас как-то не ощущалось её… Радости этой. Напротив, стало так погано на душе, что захотелось плакать.

— Тебе опасно со мной, Стеша.

Вот так вот просто?!

Опасно, твою мать?!

Да он лупил меня и насиловал! Держал взаперти и угрожал оружием, из которого застрелил минимум двоих людей! А теперь опасно стало?! Серьёзно?!

— Ты ведь говорил, что отпустишь меня, когда наиграешься, так почему же сейчас… — и замолчала.

Вот оно что…

Наигрался, значит.

Подонок.

— Не начинай, Стеш, — он устало вздохнул и отвернулся, застёгивая ремень. — Порешаю свои дела и… Приеду за тобой. Если, конечно, захочешь. Что вообще за недовольство? Разве ты не этого хотела, когда сваливала из моего дома под покровом ночи? Не этого ты хотела, когда за незнакомым мужиком побежала? Не поэтому ты оказалась на стуле со взрывчаткой? — зло сверкнул глазами и отвернулся.

Да что с ним такое?! Если я захочу! Да когда он спрашивал моего разрешения?!

— Я не захочу. И да, я хотела этого. Отвези меня скорее. И больше никогда не появляйся в моей жизни, — тогда во мне говорила глупая гордыня.

Да, я могла признаться себе, что хочу с ним остаться. Но ему сказать об этом не решилась. Не после того, как он практически в лицо заявил мне, что наигрался.

Он ничего не ответил. Даже лица его не видела. Молча пошёл прочь.

— Жду тебя внизу. Позавтракаем и поедем.

С трудом перебарывая желание зареветь, поднимаюсь с кровати и иду к огромному зеркалу. Жалкое зрелище. Лицо в синяках и ссадинах, как и руки с ногами. Нехило меня так помотало…

Опускаюсь взглядом ниже и краснею от открывшегося вида на распухшие половые губы и сперму, что стекает по бедру.

Кем я стала?

Дешёвая бандитская подстилка.

— Нахрен всё! Домой! — приказываю своему отражению и целеустремленно ковыляю в душ, где буду плакать добрых полчаса, обнимая себя руками под обжигающе-горячими струями воды.

А потом смою с себя всю грязь, в которой меня вдоволь искупала Москва и, вздёрнув подбородок, пойду дальше.

За окном мелькают голые деревья, а брызги из луж летят на лобовое стекло. Их тут же размазывают дворники, оставляя грязные следы.

Погода мерзость, как, впрочем, и настроение.

Стеша сидит тихо, что на неё совсем не похоже.

вздыхаю.

Ну вот и всё. Я смогу отпустить её. Мысленно уже отпустил. Ещё каких-то пару часов и всё.

Смотрю на девчонку и отчего-то хочется выть, как волчара. Но я уже принял решение. Принял, блять!

И менять его поздно.

Разумеется, я не советовался со Львовной и к мысли отпустить девчонку пришёл самостоятельно. Кто такая эта бабка, чтобы я у неё разрешения спрашивал? Я всё ещё Север. Пусть с протекшей башней и слегка ебанутый, но всё ещё дрожат хилые коленки моих врагов. И ни одна старушенция, будь она хоть родной бабкой президента, не будет решать что-либо за меня.

А Стеше не место рядом со мной. По крайней мере, пока я не отойду от дел. За прошедшие сутки я понял, что не хочу однажды увидеть её с перерезанным горлом.

Просто так… Просто потому, что хотели насолить мне. Может я, конечно, ублюдок, но не настолько, чтобы равнодушно ждать следующей попытки какого-нибудь мстителя недорезанного.

Но, конечно же, полную свободу действий я им не дам. Чего доброго, старые курицы ещё замуж отдадут мою кошку, чтобы проблем с девкой меньше. От баб можно ожидать всё, что угодно. Именно поэтому за нами едет Самсон, которому предстоит нелёгкая задача — беречь для меня мою провинциалочку.

Улыбаюсь про себя и кладу руку ей на коленку, обтянутую плотной джинсовой тканью. Шмотки, надо заметить, я ей купил — одна скромность. Чем меньше будут глазеть на мою кошку — тем меньше проблем у Самсона.

Руку мою не убирает, но и не реагирует. Смотрит в окно, прикусив нижнюю губу.

Хорошо знаю эту её привычку — сдерживается, чтобы не заплакать.

От мысли, что Стешка не хочет со мной расставаться даже приятно. Конечно же, она не скажет об этом и будет дуться до последнего, но я уверен, что не забудет в скором времени, и за то спасибо.

— Я дела свои улажу и приеду, слышишь? Будем считать, что это твоё наказание.

Не нужно было бегать от меня. Я намного старше и знаю, что для тебя лучше.

— Пошёл нахрен, козёл, — выделяет каждое слово, а у меня снова появляется желание вкатить ей хороших пиздюлей.

очухалась, стало быть.

— Рад видеть, что ты не меняешься и даже сотрясение не поставило твои мозги на место, — убираю руку, чтобы не передумать и не свернуть на обочину.

Весь оставшийся путь преодолеваем в тишине, а я поглядываю то на неё, то на внедорожник позади. Самсону доверяю, как самому себе, но, блять… Как не хочется оставлять девчонку, пусть и на несколько месяцев. От скуки же подохнуть можно.

Кеё дому подъезжаю, скрипя зубами. Чем ближе, тем мне гаже. Злюсь на себя, за эту гребаную привычку. На неё, за то, что сделала меня зависимым. Тошно, блять, до посинения.

Стеша нервно теребит низ длинной кофты и, кусая губы вглядывается в окна частного старого домишки.